Хирото ударяет Масаки со всего размаху, впечатывает кулак в щеку, отчего Масаки отшатывается и моргает удивленно-обиженно.
— За что?
Хирото не отвечает. Подлетает, встряхивает Масаки за ворот футболки и снова бьет. И снова. После очередного удара на костяшках Хирото — кровь. У Масаки разбита и дрожит губа.
— Хи... рото.
Хирото тянет уебать ему с ноги в печень, впечатать колено в лицо. В смазливое лицо с солнечной улыбкой. Сейчас от этой улыбки нет и следа. Зато есть глаза — вопрошающие..
Перестань притворяться, перестань притворяться, перестань!
Хирото хочется кричать. Избить Масаки в мясо, содрать всю кожу — лишь бы вынуть настоящего его. Того, кто ревел в небо, кто изламывался в агонии, кто страдал — от потери, одиночества и пустоты. Страдал не меньше Хирото. Больше.
Где ты теперь, где ты теперь, где ты?
Масаки видел их — мертвых родителей. Наверняка помогал вынимать из петлей. А потом увел Хирото далеко-дальше, укрыл собой, спрятал от темноты.
Сильный — охуеть какой — старший брат!
Хирото распаляется сильнее. Мечтает повалить Масаки на пол — и изметелить, чтобы неделю не шевелился. Масаки стоит на ногах, почти прямо — и даже не дает отпора. Хирото лупит по его груди — с обидой и злостью. Пробить бы грудную клетку, сжать сердце — израненное все, сочащееся кровью и пульсирующее отчаянно. Может, тогда Масаки выпустит истинного себя на свободу.
— Был трудный... день...
Хирото вмазывает по лицу Масаки прежде, чем тот заканчивает глубокую мысль. На скуле Масаки — ссадина, по щеке расползается красное пятно, один глаз заплыл. Второй застилает кровь из рассеченной брови. Длинные ресницы слиплись. Где-то это даже красиво.
— Ты ничего не понимаешь! Ничего!
— Конечно, Хирото... — Масаки делает шаг навстречу — Хирото отбивается, царапает ногтями, оттаптывает ноги, но всё равно оказывается заключенным в объятие. — Поэтому представь, что я — стена.
Хирото, извиваясь, отбрыкиваясь, выплескивая эмоции за двоих, не выдерживает и превращается в дождь.